читать дальше1.
О том, что такое зависимость, наверняка, знают практически все.
Официальное определение зависимости характеризует ее как "определенную модель поведения, которая характеризуется непреодолимым, постоянно возрастающим влечением к определенному эмоциональному состоянию". Любая зависимость имеет свое развитие: знакомство - повторение - привыкание. На сайте Гештальт-центра Нины Рубштейн приводится следующий перечень зависимостей: алкогольная зависимость, табачная зависимость, наркотическая зависимость, игровая зависимость (азартные или компьютерные игры), пищевая зависимость (булимия, анорексия), информационная зависимость (телевизор, Интернет), эмоциональная зависимость (очень сильная любовь, безответная любовь; несамостоятельность, нужда в других; сильная потребность в интернет-общении или телефонном общении), трудовая зависимость (трудоголизм), шоппинг-зависимость, сексуальная зависимость (в том числе виртуальная) и другие, имеющие более уникальные проявления.
Общественное мнение давно и с удовольствием поддерживает идею о том, что в возникновении зависимостей виноваты "дурные примеры" и "плохие компании". Во многом это, действительно, так. С той лишь поправкой, что дурные примеры показывают будущим зависимым их собственные родители и самой первой-самой главной плохой компанией становятся они же.
Если вспоминать теорию развития Малер, то легко отследить тот момент, когда у человека начинает формироваться зависимое поведение. Это возраст между полутора и двумя с половиной годами (абсолютно очевидно, что в это время никакие "плохие компании" еще даже за углом не стоят), когда ребенок становится более активным, у него появляется больше возможностей, соответственно, он меньше нуждается в матери и начинает от нее все больше отделяться – уползать, убегать, исследовать пространство. С другой стороны, он чувствует свою зависимость от нее и потребность в ее поддержке. И очень важным тут является то, каким образом мать реагирует на его попытки отделиться на попытки что-то сделать самому, отказываясь от ее помощи, на попытки отстоять свои желания и потребности.
Здоровое поведение матери в этот период заключается в том, чтобы позволять ребенку самостоятельно справляться с тем, с чем он может справиться и помогать в том, что ему пока не по силам. Однако - будем объективны - для того, чтобы спокойно и внимательно относиться к попыткам полутора-двухлетнего шилопопого чуда исследовать мир, пробовать его на прочность, на вкус, на излом на скручивание (а также к последствиям этого бытового сопромата) нужна львиная доля внутренней устойчивости и философского взгляда на мир. Поэтому гораздо чаще приходится наблюдать в этих ситуациях поведение как раз нездоровое - либо подавление самостоятельности ребенка, направленное на то, чтобы подчинить его себе, сломать его волю; либо то, что красиво называется "контрфобическим отталкиванием" - "уйду, брошу, не буду помогать, я тебя такого не люблю".
Почему отталкивание контрфобическое - то есть, "наперекор страху"? Потому что эти попытки ребенка отделиться, делать по-своему, то, чего хочется и так как хочется (ему, а не маме) вызывают в матери сильный страх - "и что я буду делать с таким неуправляемым ребенком?!"
Ну, вы поняли, да? Потеря контроля, отсутствие кнопки, на которую можно нажать, чтобы стало по моему велению - по моему хотению - это очень страшно.
Что происходит с ребенком в этой ситуации? Он получает четкое и ясное сообщение о том, что его автономия и самостоятельность не нужны, наказуемы и опасны. И оказывается в очень сложной ситуации. С одной стороны, у него есть потребность в большей, чем прежде, свободе; с другой – он не в состоянии сам со всем справляться.
Наблюдаем классическую "вилку":
- свобода = покинутость, одиночество и беспомощность
- подчинение маме = возвращение в ситуацию зависимости, регресс обратно в симбиоз с матерью, обратно «в утробу»; метафорически это равносильно смерти.
Теоретически выбор в этой ситуации есть, да.
Но - очень теоретически.
Поскольку это выбор из двух вариантов, которые "оба хуже".
Либо "жизнь мамой", превращение себя в ее продолжение, в составную часть маминой личности. За счет отказа от личности собственной, естественно, этот Боливар двоих не вынесет.
Либо свобода и одиночество, когда "никто на помощь не придет и дров не раздобудет, никто не сварит ничего ни на каком огне". А в такой ситуации не каждый взрослый выживет. Не говоря уж о карапузе, который под стол пешком ходит.
Поэтому получается "выбор без выбора". Для того, чтобы выжить, ребенок вынужден возвратиться обратно, в положение даже не младенца, а плода, накрепко связанного с матерью пуповиной и питаемого ею же.
Он без нее - не может. Он без нее - погибнет. В ней - вся его жизнь.
Узнаете, да? Этот самый стон, который символом большой и чистой любви зовется?
Тот продукт, что получается на выходе из подобных педагогических экзерсисов называется аддикт обыкновенный.
Человек, накрепко запечатанный в роли недо-рожденного младенца.
В переживании себя как части кого-то (чего-то) другого, не способного самостоятельно справляться со сложностями своей жизни и организовывать ее так, как хочется и нравится.
В привычке к тому, что у нет права на собственные действия, решения и даже желания; к тому, что вся его жизнь является лишь приложением к кому-то или чему-то другому.
В этом месте возникает новая вилка выбора:
* путь зависимости - алкоголизм, наркомания, расстройства пищевого поведения, трудоголизм и прочее см. выше по списку
* путь созависимости, о котором, собственно, и будет основной разговор, ибо созависимых в нашем обществе дофига и больше и чаще всего они даже не подозревают о том, что являются созависимыми.
2.
Итак...
Зависимый – это тот самый человек-проблема, ходячее несчастье; индивид, который, вместо того, чтобы жизнь жить, всеми и всяческими способами об нее убивается.
Это папа-алкоголик. Который пьет горькую, потому что вокруг одни негодяи и жизнь не склалась. Ну, или просто пьет. Потому что.
Это бабушка-домашний тиран. Которая мгновенно начинает умирать, стоит кому-нибудь из чад и домочадцев сказать-сделать что-нибудь, что бабушке не нравится.
Это мама-жертва неблагодарного семейства. Которая варит-стирает, пашет с утра до ночи, а ей в ответ на это всю жизнь испортили.
И так далее, и тому подобное.
Все эти люди зависят от чего-нибудь, не шибко с нормальной жизнью совместимого.
Папаша - от водки.
Бабушка - от своего стремления быть пупом семейного мира.
Мама - от идеи о том, что за суп и тряпки можно купить любовь.
Созависимый – тот, чьей основной жизненной функцией является кормить эту проблему. Как правило – собой. Это человек, жизнь и поведение которого полностью находятся в зависимости от другого человека.
Официально созависимость трактуется как «приобретенное и усвоенное дисфункциональное поведение, которое может быть связано с воспитанием в дисфункциональной семье и в дисфункциональном обществе, возникающее вследствие незавершенности решения задач развития в раннем детстве».
Так созависимая семья изо всех сил «тянет» алкоголика, наркомана, игромана… Скандаля, убеждая, таская по врачам, лопатами вкидывая в эту бездонную бочку зависимости время, силы, нервы, деньги…
Под лозунгом «он(а) без нас пропадет!!!». Сопьется; сторчится; вымрет от сердечного приступа, переходящего в разлитие желчи; лишится смысла жизни…
И неважно, что собственная жизнь сузилась уже до размеров даже не тюремной камеры, а стандартной могилки.
Неважно, что каждое утро из зеркала на тебя смотри лицо с выражением «в гроб краше кладут».
Неважно, что после очередной оплаты очередного «зигзага» пропившегося-проигравшегося родственничка в кошельке вновь сиротливо болтаются три рубля.
Неважно, что на работу каждый день - как на каторгу, главное, мама довольна «правильной» ребенкиной профессией.
Неважно, что стотыщпятнадцатые отношения разлетелись в мелкие дребезги из-за того, что бабушке уверена – «он(а) тебе не пара!».
Все это, как вы понимаете, ерунда.
По сравнению с возможностью купить вкусным и питательным для проблемы поведением кусочек паузы и передышки.
По сравнению с идеей о том, что «здесь все от мине зависить» - как будет жить другой человек, будет ли он жить вообще…
Ну, вы помните, да?
На это дело запросто можно потратить всю жизнь и считать себя благородным героем-спасателем, который живота не жалеет ради счастья ближнего своего. А что счастья так и не случается - так то судьба-злодейка виновата. Карма, порча, дурная наследственность осчастливливаемого – выбор вариантов ограничен лишь уровнем знакомства спасателя с набором разных красивых и пушистых словес.
Второй вариант поведения созависимой семьи в такой ситуации – «на самом деле у нас все хорошо!». То есть, вариант, при котором наличие проблемы зависимости (и самое зависимого) отрицается всеми возможными способами: «ничего страшного», «а когда он трезвый – он хороший», «он(а) же не специально это делает, просто нервы», «мне же добра желают», «да у всех так»… В общем - «а кто не пьет, назови?!».
На эти шаманские танцы с бубном вокруг идеи о том, что если правильно делать вид, что чего-то нет, то оно послушается и как-нибудь само собой исчезнет, также можно потратить и лучшие годы своей жизни, и худшие, и все остальные.
У этих двух вариантов созависимого поведения один общий драйв, имя которому – контроль над поведением другого. Того, который зависимый. Помните, да?
На самом-то деле, контроля тут никакого нет и в помине.
Если «спасаемый» упорно не спасается – и ему в этом вполне хорошо, а вот «спасающему» ох как несладко и чем дальше, тем кислее – то кто в этой ситуации кого контролирует?
«Спасающий» будет искренне уверен, что контролером и ответственным за все тут – именно он. Он ведь… старается.
Если наличие зависимости упорно отрицаешь, а она, зараза, все есть и есть, и чем дальше – тем больше ресурса, необходимого на отрицание, ест – то, опять же, кто кого?
Однако признать такое положение вещей – что не контролером я тут нифига, а, максимум – «зайчишкой», которого в любой секунд притянут к ответу и штрафу – задачка не из легких.
Именно поэтому обращения созависимых за психологической помощью в 99 случаях из 100 начинаются с вопроса «как помочь тому, другому? нет, со мною все в порядке, это у него проблема».
3.
Уже, я думаю, понятно, что зависимый и созависимый – это та самая идеальная пара, которой не жить друг без друга.
Зависимый родитель на мытьем, так катаньем вытолкает ребенка в созависимую роль. Сделав из него питательный субстрат для своей проблемы, обслуживающий персонал и емкость для сливания негатива.
Это очень удобно – питательный субстрат из собственного ребенка.
Супруг(а) – все-таки, человек взрослый, стопроцентно не предсказуемый – сегодня кормит, а завтра, глядишь, взбрыкнет и скажет: «баста, карапузики, кончилися танцы».
А ребенок – куда он денется? Особливо если правильно приготовить.
Процесс готовки начинается с самого раннего возраста.
Вариации рецептов – от «сам(а) виновата, что отец тебя побил - не так сидишь, не так свистишь, на одной ножке плохо вертишься» и «посмотри, до чего ты мать довел(а)!» до «нам за тебя стыдно!» и «ты позоришь семью!». Общий пафос – в трансляции ребенку убеждения «именно ты регулируешь и контролируешь нашу жизнь, наше благополучие, наши чувства и поступки».
А че, нормальный ход – крайний отыскан и назначен, можно с легкой душой курить бамбук.
Под влиянием таких посланий у ребенка формируются два железобетонных убеждения, на которых в дальнейшем выстраивается вся картина мира:
- я могу регулировать-контролировать жизнь, благополучие, чувства и поступки других
- я обязан(а) регулировать-контролировать жизнь, благополучие, чувства и поступки других
Казалось бы – ну, красота, всемогущество практически в кармане, Манечка Величкина – в принципе, очень приятная дама, недаром Наполеоны уже который век все не переводятся.
НО!
В эту красивую и всемогущую картину мира неизбежно и регулярно, с громом и треском, врезается реальность – не получается оно, все уконтролировать-то! Нет спасения от периодических обломов.
Не так глянул, не то ляпнул – невозможно же 24 часа в сутки на боевом посту - в репу от бухого родителя огреб: «ты как с отцом разговариваешь?!»
Двойку случайную схватил – снова огреб: «учим тебя, стараемся, толку никакого, ты нас в могилу загонишь!».
Парень до дома проводил – готово дело: «шлюха, позор семьи, тебе об учебе думать надо, а ты вот-вот в подоле принесешь!».
Захотел с тарзанки прыгнуть – понеслось: «ты о нас подумал? ты убьешься-разобьешься, а нам потом всю жизнь с тобой-инвалидом маяться!».
Так постепенно, раз за разом, пространство собственной жизни сужается и ужимается. Туда нельзя. Сюда нельзя. Никуда нельзя.
Того нельзя. Этого нельзя. Ничего нельзя.
Можно лишь функционировать в четко и прочно заданных рамках обслуживателя спокойствия и гаранта стабильности.
Уже и рамки такие, что ни шагнуть, ни дыхнуть, а стопроцентного спокойствия со стопудовой стабильностью все нет и нет.
Почему ж так?
Д а ясно почему – плохо стараюсь.
Надо еще постараться. Еще ужаться. Еще поднатужиться. И еще. И еще.
Опять не вышло… дааа… плохой я какой-то, некачественный… сам во всем виноват…
Отчего в этой ситуации так легко уверовать в собственную некачественность?
Да потому что окружение в поддержку этой идеи вкладывается изо всей дурацкой мочи.
Принес пятерку – мама счастлива. Принес двойку – у мамы давление, расстройство пищеварения, инсульт, инфаркт и полный абзац.
Сидишь над уроками – мир и благолепие, вздумала с друзьями погулять – кошмар, скандал и тарарам.
Ведешь себя тише воды, ниже травы – оставят в покое, дерзнешь «посметь свое суждение иметь» - ниспровергатель всего святого, убийца родителей.
Причем, окружение не лицемерит.
Все эти половецкие пляски исполняются абсолютно искренне и от души.
Потому что зависимый родитель твердо уверен в том, что его чувства и поведения «делает» кто-то или что-то внешнее. Потому и трансляция этих идей ребенку выходит такой убедительной – заразить можно лишь тем, чем болеешь сам.
Резюмируя вышенаписанное, можно сказать, что самоидентификация созависимого выглядит примерно так: «я, конечно, бог… вот только какой-то хреновый».
4.
Я думаю, многим уже понятно, что основными драйвами созависимой личности являются патологическая вина и патологический стыд.
Тут, видимо, нужно небольшое (или большое) отступление для того, чтобы обозначить разницу между нормальными чувствами вины и стыда и их патологическими проявлениями.
В норме вина – это одно из так называемых социальных чувств.
То есть, чувств, которые возникают только в присутствии другого человека (других людей). В норме виноватым можно быть только перед кем-то конкретным за что-то конкретное. За то я своими действиями, вольно или невольно, причинил ущерб другому человеку.
То есть, вина – это переживание, основанное на понимании «я сделал что-то, от чего другому плохо».
Я разбила твою любимую чашку – я виновата перед тобой.
Ты наступил мне на ногу, мне больно – ты передо мной виноват.
В ситуации нормальной вины всегда присутствуют три составляющие:
– тот, кто причинил ущерб;
- тот, кому причинен ущерб;
- сам факт ущерба.
Вот я, вот ты, вот осколки чашки – все по-честному.
Вот ты, вот я, вот пострадавшая нога – опять же, все по-честному.
Что еще присутствует в ситуации нормальной вины – это возможность каким-то образом возместить причиненный ущерб.
Я могу подарить тебе новую чашку взамен разбитой.
Или чайный сервиз на 12 персон.
Или бутылку коньяку.
Или оплатить стоимость утраченной посуды.
Или тебе хватит того, что я просто попрошу прощения.
То есть, снова: есть ты, есть я и есть моя возможность из-виниться – то есть, выйти из состояния вины перед тобой, освободиться от нее.
Аналогичная ситуация с нормальным стыдом – тоже социальным чувством.
В норме стыдно перед кем-то конкретным за что-то конкретное. За совершение действия, которое внутри той «стаи», где я живу, считается недопустимым, заслуживающим осуждения. За которое, как минимум, обругают и станут презирать. А могут и из «стаи» выпереть.
Стыдно ходить по улице голым. В набедренной повязке – тоже как-то некомильфо. Потому что в нашей культуре принято одеваться.
Стыдно смеяться и плясать на похоронах. Потому как в нашем культурном стандарте смерть – это очень печальное событие.
Современная психоаналитическая теория придерживается мнения о том, что способность к переживанию двух этих чувств - стыд и вину – начинает формироваться в процессе психологического отделения ребенка от матери. Когда ребенок начинает ощущать себя уже не частью матери, единым с нею целым, а отдельным человеком. Которого видят и могут как-то оценить – одобрить или осмеять, похвалить или поругать, уделять внимание или игнорировать.
Если первые проявления самостоятельности ребенка и его первые крохотные успехи на этом пути получают одобрение взрослых и значимых окружающих, то переживание собственной самостоятельности, отдельности, автономности оказывается для ребенка связанным с приятными и радостными чувствами: «это здорово!», «у меня получается!», «я могу сам!». Эти переживания впоследствии становятся основой для перерождения младенческой зависимости в здоровую привязанность, позволяющую быть рядом с человеком, не вцепляясь в него, как клещ, и не делая своим основным занятием в отношениях высасывание чужого ресурса.
Это – повторюсь – в норме.
Но как раз ситуация такой нормы оказывается абсолютно нереальной для зависимого родителя. Он не может радостно приветствовать проявления автономности и независимости ребенка, потому что эти проявления для него являются сигналом о том, что питательный субстрат в любую минуту может сделать ноги. Что, ясное дело, недопустимо. В силу чего происходит то, что уже было описано выше: любые попытки ребенка автономизироваться, любые его «я сам!», «уйди!», «не мешай» - словесные и телесные – пресекаются максимально жестко.
В итоге для ребенка переживание собственной отдельности от родителя оказывается событием не радостным, а, напротив, травмирующим. Если он пытается противостоять маме – то он «плохой», "неправильный", "неподходящий", он такой - не нужен…
Это переживание запускает механизм патологического стыда - боязни отделяться, что-то делать для себя, как-то себя демонстрировать - чтобы не переживать этот стыд. Ребенок – а впоследствии и взрослый - боится даже естественного самоутверждения, считая его опасной агрессией.
К патологическому стыду обычно добавляется и патологическая вина. Не за что-то конкретное, а вообще – за все. За сам факт своего существования. Как рассказывала одна из моих клиенток: «Когда я слышу в телефонной трубке мамин голос, я уже начинаю чувствовать себя виноватой. Неизвестно, почему. Неважно, за что. Что-нибудь всегда найдется».
Два этих переживания – патологической вины и патологического стыда – цементируют связку «зависимый-созависимый» намертво.
Если я – плохой – то мне невозможно хотеть чего-то для себя. Плохому ништяки не положены. Если я рискну высунуться и что-то про свои хотелки сообщить – то все сразу это увидят. И отпинают. Потому что я же – плохой. А, значит, все, на что я могу рассчитывать – это оскорбление и осмеяние. И виноват уже в том, что смею чего-то там хотеть. Для себя. А не для других. И кто я после этого? Эгоист бессовестный, жалкая, ничтожная личность.
И меня – такого!!! – увидят? Да ни за что! Дешевле сидеть тихо и не высовываться. Тогда, может быть, мою плохость и не заметят. Особенно если я буду тщательно маскироваться под правильного и хорошего.
Говорить «правильные» слова.
Совершать «правильные» поступки.
Стараться думать «правильные» мысли, а «неправильные» загонять куда-нибудь подальше.
Хотеть «правильных» вещей. А «неправильных» - не хотеть.
Резюмируя вышеизложенное, еще раз перечислю ключевые различия между нормальными и патологическими переживаниями стыда и вины:
Нормальная вина – «я виноват перед тобою вот за это».
Патологическая вина – «я виноват вообще за все, что было, есть и будет».
Нормальный стыд – «я сделал что-то плохое»
Патологический стыд – «я – плохой».
Нормальные стыд и вина существуют для регулирования отношений между людьми.
Патологические стыд и вина – способы загоняния человека под плинтус.
5.
Хорошо, – скажете вы – про вину и стыд все понятно, но при чем тут зависимый, какова его роль и чем он так сильно важен-нужен, почему созависимому нужно вцепляться в такого персонажа, когда у него у самого жизнь – отнюдь не сахар и не мед?
Тут все достаточно просто.
Дело в том, что зависимый – он обычной какой-то уж прямо совсем «плохой». Откровенно плохой. Явно и неприкрыто. Пропивающий-проигрывающий, изменяющий-бьющий, авторитарный тиран или отвратительный ипохондрик, изводящий своим бесконечным нытьем все, что движется. Давящий, требующий, вымогающий, отнимающий. Силы, время, деньги, нервы.
Если крепенько прилепиться к подобному экземпляру в роли спасающего-помогающего, то на его фоне можно выглядеть очень даже ничего. Вполне так себе хорошо выглядеть. Красиво, благородно и самоотверженно. И не маяться постоянно внутренним переживанием собственной плохости, ведь тот, который рядом – еще хуже.
Можно хапнуть вторичных бонусов, ругая зависимого за его нездоровые пристрастия, и жалуясь в обществе подобных себе на тяготы жизни с этим человеком. Получая при этом подтверждение – да, он плохой, а ты герой. Или не жалуясь, нося в общественных местах маску «на-самом-деле-все-хорошо» (это когда стыда настолько много, что признание самого факта наличия «плохого»-зависимого родственника или партнера кажется невыносимо унизительным) , но в глубине души точно зная, кто есть ху и за кем тут моральное превосходство.
То есть, заивисмый нужен созависимому точно так же, как созависимый – зависимому. В этой паре существует абсолютно четкое и стабильное распределение ролей:
зависимый – «плохой», созависимый – «хороший»
зависимый – разрушает, созависимый – спасает
завсисимый – потребляет, созавивисимый – питает.
Этот сценарий разыгрывается годы и годы, до тех пор, пока не прервется по естественным причинам. К примеру, надорвавшегося созависимого увезут прямиком со сцены в палату интенсивной терапии.
Если созависимый вдруг лишится своего зависимого и возможности самозабвенно того спасать, ему придется столкнуться с тем, на избегании чего строится все его функционирование:
а) одиночеством и чувством собственной ненужности; непониманием того, на что, кроме спасательства, можно тратить свою жизнь; ведь спасательствовать - это единственное, что он умеет делать в совершенстве;
б) переживанием того, что и сам он, в общем, тогосеньки… не ангел белокрылый.
А раз не ангел – значит, сволочь. Жалкая, ничтожная личность.
Вот именно так, по крайностям: или – или.
Того, что находится между этими крайностями, в подобном варианте не существует.
Очень часто такие черты созависимости можно наблюдать у психологов с академическим образованием, не проходящих обязательную личную терапию и супервизию. Такие психологи склонны видеть своей задачей «решить проблему клиента» - и зарабатывать на этом то, что называется профессиональным выгоранием.
Именно поэтому в институтах, готовящих пси-специалистов для работы с людьми (а не с теориями, исследованиями, тестами и диагностическими методиками) студентов в первую голову начинают отучать от этого стремления «решить» и «вылечить». Потому что если я пытаюсь решить твою проблему – то становится совершенно непонятным, где ты, где я и у кого из нас проблема. По всей видимости, у меня, если именно я ее решить пытаюсь. И тогда эффективности от меня как от специалиста – ноль целых хрен десятых. Потому как я тут и не специалист вовсе получаюсь, а так, компаньон по барахтанию в этой, общей на двоих и непонятно чьей именно, проблеме.
Ладно, это – околопрофессиональная лирика, вернемся к сабжу.
Итак, зависимый созависимому нужен. Наличие зависимого, сопровождаемое хроническими спасработами – это страховка от переживания одиночества, собственной ненужности и собственной плохости. То есть, от переживаний того маленького ребенка, который был отвергаем большими и значимыми людьми – родителями. И от связанного с этим отвержением ужаса – ведь без этих больших и значимых ребенку попросту не выжить, он еще не умеет о себе заботиться и себя обеспечивать.
Жизненная ситуация поменялась давно, отвергаемый ребенок вырос, может быть, даже уже и сам стал родителем… а переживания и страхи в этом месте выстреливают все те же, из самого раннего детства.
Спасение от этих невыносимых переживаний находится в том, чтобы крепко держаться за своего зависимого и… поддерживать его в том, чтобы он оставался зависимым.
6.
Я уже неоднократно говорила, что не люблю всяческие рассуждения про «взятие на себя ответственности». Нелюбовь эта обоснованная.
Дело в том, что в большинстве случаев к каждой подобной фразе - «про ответственность» - оказывается необходимым приложить еще и разъяснение на трех листах. О том, что же, собственно, представляет из себя ответственность. о том, связана ли она как-то с темой «преступления и наказания». О том, чем она отличается от равнодушно-разрушительного «сам(а) во всем виноват(а), а потому сиди и не рыпайся». О том, чем схожа с быдловато-мудрым «за базар ответишь». Ну и еще много о чем.
Возможно – и даже скорее всего – дело тут в том, что границы значения слова «ответственность» до сих пор обозначены в русском языке довольно нечетко, а трактовки его все чаще перекашиваются в сторону именно виноватости и наказания. Вот, по словарю Ушакова, ответственность есть «положение, при к-ром лицо, выполняющее какую-н. работу, обязано дать полный отчет в своих действиях и принять на себя вину за все могущие возникнуть последствия в исходе порученного дела, в выполнении каких-н. обязанностей, обязательств». Как это относится к выполнению работы – понятно, а вот каким местом сие к себе, любимому, приложить во внерабочем контексте – тут полная неясность.
Встречается еще, к примеру, такая трактовка понятия «ответственность» - "соответствие поведения личности социально-нормативным требованиям, ее долгу и обязанностям, подчиненность социальному контролю". Красиво, как белый стих, однако, опять же малопонятно – если, допустим, у человека сложности в личной жизни, дети от рук отбились, в семье скандалы или на работе проблемы – то кому он в данной ситуации сколько чего должен и какой социальный контроль заведует тем, чтобы ему, опосля отдачи долгов, таки стало счастье?
Все определения, выданные добрым дядюшкой Яндексом по соответствующему запросу, я здесь перечислять не буду, потому как все они, так или иначе, получаются весьма обтекаемыми, требующими дополнений и пояснений.
Пожалуй, идеальным на данный момент разъяснением является то, которое дает Ялом в «Экзистенциальной психотерапии». Он пишет, что для человека «принять ответственность» означает – «связать себя с каким-то действием».
То есть ответственность есть факт признания того, что «это делаю Я». Все просто, как грабли.
Казалось бы – просто… НО...
Современное развитие печатного дела, помноженное на всеобщую интернетизацию, усугубленное проживанием в пусть уже не самой, но еще вполне читающей стране, за крайние пару десятилетий прибавило к исконно-посконным способам не-признания – «так сложились обстоятельства», «судьба, рок, фатум», «это сильнее меня» и так далее – богатый арсенал рассуждений о «психологических играх», «манипуляциях», «семейных сценариях», «негативном программировании» и прочем подобном.
Понятно, что «у меня семейный сценарий Неудачника» звучит гораздо красивее и вызывает сочувствие гораздо сильнее, чем признание «я сижу на попе ровно и отказываюсь даже задуматься над тем, чего хочу и как этого достичь».
В варианте с «семейным сценарием» все ясно – виноваты родители. И родители родителей. И родители родителей родителей. Сценарий изваяли некачественный. Можно их поругать, над своей неудачной судьбой всплакнуть – и продолжать сидеть на попе ровно. Это ж – сценарий. Против него ж – не попрешь.
Очевидно, что фраза «он(а) мною манипулирует» выглядит гораздо пафоснее, если стыдливо замолчать ее логическое продолжение – «а я послушно подчиняюсь». В этой мизансцене уже тоже все роли изначально расписаны: «манипулятор» - плохой и злобный, «жертва манипуляции» - хорошая и несчастная. Аудиторию, готовую поругать «манипулятора» и посочувствовать «жертве» найти несложно – достаточно заглянуть в любое около-психологическое сообщество чтобы убедиться в распространенности данного действа – и можно дальше жить-поживать, ничего не менять и не озадачиваться вопросом «а чего это я ведусь-то раз за разом? и раз за разом оказываюсь в итоге там, где мне плохо? мож, в консерватории пора чего-то менять?».
Ты пытаешься сейчас отрицать наличие семейных сценариев, манипуляций, психологических игр и прочего? Ты хочешь сказать, что дядьки и тетьки, писавшие всякие психологические книжки, врали? – наверняка поинтересуется кто-то в этом месте. Не пытаюсь. Всего этого добра – есть. Дядьки с тетьками писали чистую правду. Вопрос лишь в том, для чего и для кого они это писали.
И ответ тут предельно прост – изначально, пока все это добро не ринулось в массы, тиражируясь, опрощаясь под стиль «для чайников» и всяко причудливо искажаясь в этом процессе – психологические, психотератевтические и психоаналитические дядьки с тетькми писали как профессионалы для профессионалов. Изучая, систематизируя, делая выводы – «вот такое воспитание-отношение чаще всего приводит к такой деформации личности; а вот такое – вот к такой». И писались они с абсолютно четкой целью – для того, чтобы терапевт, наблюдая поведение клиента, мог выстроить гипотезу – гипотезу, друзья мои, только гипотезу! нуждающуюся в неоднократной проверке! – на предмет того, «в какой среде тебя сформировало?». И стать для клиента «средой другого типа», такой, в которой смогут получить развитие те части и особенности его личности, которые не смогли развиться в силу неблагоприятности для них прежней среды. Или же – осознавая границы своей компетентности – признать, что в данном случае он подходящей средой стать не сможет – не знает, не умеет, не справляется - и перенаправить клиента к другому специалисту. Который сможет.
Именно поэтому наиболее вменяемые непрофессионалы, почитавшие психологических книжек, частенько задают вопросы типа: «вот я понял(а), что у меня такой-то семейный сценарий… вот я осознала(а), что копирую поведение такого-то родственника… и что мне теперь с этим делать?»
Я в таких случаях шаблонно отвечаю, что теперь «с этим» стоит идти к психотерапевту. И готовиться к довольно продолжительной работе с ним. Потому что в однова, без помощи профессионала, «выходить из сценария» просто некуда. Человек же не просто так продолжает «играть роль» и «копировать поведение». Он делает это потому что чего-то другого он делать просто не умеет. У него есть определенный способ поведения в определенных ситуациях. Определенный навык реагирования на какие-то вещи, происходящие с ним и вокруг него. Эти способы и навыки выучиваются с раннего детства и теперь уже разворачиваются во всей красе каждый раз в ответ на происходящее, автоматически, минуя процесс осознавания того, что я сейчас делаю, как и зачем. И все попытки «что-то с этим сделать» самостоятельно чаще всего заканчиваются в тупике имени товарища Черномырдина: «хотели как лучше, а получилось – как всегда».
Ну и в завершение данного нелирического отступления я вам совсем грустную вещь скажу. Поскольку ответственность – это то, что мы делаем, то ее, как сие ни прискорбно, нельзя ни «взять», ни «снять», ни «отдать». Просто не получится.
Никакие разговоры про «сценарии», «манипуляции», «копирование» и «программирование» не способны ее отменить. Вот в том месте, где вы продолжаете исполнять «сценарий», поддаваться на «манипуляции», отрабатывать «программу», от этого всего страдать, но продолжать жрать кактус – вот в этом месте и находится та самая ваша ответственность.
7.
Созависимость и коммуникация
Знаете, какой вопрос является самым частым из тех, что приходится слышать различным специалистам от «психо»? Кто ответил: «что делать?». Молодцы, возьмите с полки пирожок.
Самый, так сказать, стандартный формат обращения к психологу или психотерапевту выглядит таким образом: «у меня то-то и то-то, что делать?». Я сознательно не употребила ни тут термина «запрос», ни слова «вопрос», потому что запросом подобное обращение не является, да и вопросом, по большому счету – тоже. Это – приглашение к игре в Большого, Умного Психолога и Маленького, Послушного Клиента. В которой второй стопудово выиграет, изящно перевернув эти роли и оставив первого в дураках. Просто в силу того, что это – его игра, правила которой он изучал всю жизнь, знает их досконально… но не признается в этом даже себе. Не говоря уж о ком-то другом.
Если переводить такое приглашение к игре с – как назвала подобный стиль одна моя клиентка - «синичкиного языка», в нем можно навскидку разглядеть несколько слоев:
- ты должен увидеть эту ситуацию моими глазами;
- ты должен понять, что именно в этой ситуации является для меня проблемой;
- ты должен узнать, каким я вижу решение этой проблемы;
- ты должен предложить мне стратегию и тактику достижения этой цели (а еще лучше – сделать это за меня, раз уж ты так чудесно способен быть мною).
Чтобы вступить в эту игру, нужно быть либо камикадзе, либо собратом по зависимости. Свято уверенным в том, что проблемы приходят откуда-то извне и решить их тоже можно какими-то внешними способами. Дальше уже все идет четко по партитуре – второй предлагает свои варианты решения проблемы, первый объясняет, почему эти варианты для него не являются подходящими.
Изнутри игра выглядит очень мило для обеих сторон – первый старается решить проблему, второй старается ему в этом помочь… Ну, знакомая схема, да?
Бонус для обеих сторон тут в том, что оба участника игры продолжают оставаться «хорошими». Они ведь – стараются. Они честно соблюдают правила. Отсутствие изменений к лучшему и накапливающаяся вследствие этого неудовлетворенность – старания-то, получаются, уходят в никуда – может довольно долго игнорироваться обеими сторонами. Потому как они к такому состоянию привычные. А когда у одного из участников игрища фрустрация, наконец, зашкалит до состояния полного тупика и безнадеги, то виноват в этом – привычно же – окажется тот, другой. Который плохо постарался. А счастье было так возможно…
Игра в старания хороша тем, что игрок, так сказать, с полным правом, остается глух, как токующий тетерев. Он не слышит ни себя, ни другого. Потому как очень занят тем, чтобы – выглядеть. Исполнять определенную роль, ни в коем случае не выходя за ее рамки. При этом искренне надеясь, что, совершая раз за разом один и тот же набора действий, в какой-нибудь из разов они каким-то чудом получат иной результат. Тот, который им кажется положительным и желанным. Как-то он сам из воздуха соткется, этот самый результат.
- Мой сын совсем меня не уважает! Ему двадцать лет, он не учится, нигде дольше двух месяцев не работает, денег в дом не приносит, приходит, ест то, что я покупаю, бросает свои грязные вещи, я их собираю и стираю! Я что, обязана это делать?!
- Не обязана, конечно. Видимо, ты хочешь это делать.
- Я не хочу!
- Ну так не делай.
- Как я могу этого не делать? Замок на холодильник повесить?
- Нууу… вариант.
- Нет, я так не могу.
- А что можешь? Что ты можешь сделать для того, чтобы изменить ситуацию?
- Ничего не могу. Это он должен менять! Он уже взрослый, вот пусть и ведет себя как взрослый. Пусть сам себя кормит и обстирывает.
- Да зачем ему? Ты ведь это прекрасно делаешь за него.
- Но мне же тяжело! И я же не обязана!
- А ты ему говорила, что тебе тяжело? И что ты не обязана?
- Не буду я ничего ему говорить. У меня не такой характер, чтобы жаловаться. Он же должен понимать!
Вот должен – и все тут, хоть ты разбейся. Это такие правила игры – в которых ближний – должен. По умолчанию. Понять, чего хочется, угадать, чего надо, и выдать желаемое в нужное время, в нужном месте и нужном объеме.
И озвучить то, чего от ближнего хочется-ожидается – ни в коем случае нельзя. Не по правилам. Если озвучить – так весь кайф от игры в Молчаливую Великомученицу мгновенно сойдет на нет. И, естественно, для такой игры нужен комплиментарный партнер – тот, который будет исполнять роль Равнодушного Мучителя.
Пока идет игра, какими-то другими аспектами своих личностей эти двое практически не встречаются. И зачастую даже не подозревают о том, что эти самые аспекты у них есть.
Итак, отношения зависимости-созависимости представляют собой игру по четким и негласным правилам. Правил обычно несколько. Первое и главное, от которого ответвляются все остальные – «ни в коем случае не заниматься организацией и обустройством собственной жизни». Вот этого – прилагать усилия к тому, чтобы мне жилось хорошо, красиво, удобно, успешно – категорически нельзя. Это – запретная зона, территория, куда ходу нет, обнесенная колючей проволокой, с вышками и часовыми, стреляющими без предупреждения. Часовых зовут «эгоизм», «сволочизм», «черствость», «бездушие», «черная неблагодарность», «ты-меня-в-могилу-сведешь!», «да-кому-ты-такой-будешь-нужен!», «это-все-ерунда-лучше-делом-займись!» и всяко прочее некрасиво и сильно эмоционально заряжено. Заряжено, как правило, крепко и добротно; и заряды эти лупят на поражение при любой попытке шевельнуться в сторону хорошо-красиво-удобно-успешно. Сперва – снаружи, из семейного окружения, а потом – уже изнутри. Поскольку в голове у человека формируется жесткая связка - за каждым шевелением в этом направлении следует вот такое. Дальше он уже сам благополучно будет подбирать себе в окружение именно тех, кто на каждое подобное шевеление будет выдавать вот такое в строгом соответствии с правилами. А ежели случится так, что подходящего окружения рядом не окажется, индивид столь же благополучно сумеет проиграть всю эту мизансцену в собственном мозгу: «если я – так, то дальше будет – вот так, и от этого вот так станет мне сильно неуютно … ой, да ну его нафиг!». Причем, чем дальше – тем стремительнее будет прокручиваться в уме этот сценарий; все сложнее становится отследить, что же там за такая игра-пьеса, кто чем угрожает и что запрещает; почему он делает то, что ему не в кайф, а чего-то, что наоборот - не делает… На выходе обычно получается ситуация, которая на трезвый взгляд со стороны выглядит как «сам себе злобный баклан» - имея, вроде бы, все возможности для того, чтобы жить нормально, ну никак человек нормально не живет; три тыщи каждый раз способов находит для того, чтобы собственную жизнь испоганить, из любой ситуации, из любых отношений исхитрится себе казнь египетскую устроить, а потом – маяться и страдать.
Со стороны, как правило, не видно главного – что именно таковы правила игры. Что начать делать как-то по-другому – означает выйти за границы той роли, под которую был точен с малолетства. А выйти за эти границы – невозможно, потому что данная роль представляется единственно возможным способом существования и отношений с миром. Отсюда и получается – «я понимаю, что мною манипулируют, что меня шантажируют, что со мной еще всяко плохо поступают… но ничего сделать не могу».
Это самое «ничего сделать не могу» обычно вырастает из двух других правил игры зависимых-созависимых: «ты изначально некачествен» и «я знаю, как тебя улучшить». В переводе на простой русский это называется «ты существуешь лишь там и тогда, где и когда я позволяю тебе существовать».
Именно отсюда вытекает такая особенность созависимых, как сильная направленность вовне; их обостренное реагирование на то, как о них отзываются и как к ним относятся другие. При этом они парадоксальным образом очень плохо представляют, как другие люди должны к ним относиться, чтобы им было в этих отношениях хорошо.
Созависимые обычно легко и регулярно критикуют себя, при этом крайне плохо могут принимать критику, исходящую от других людей. Впрочем, принимать комплименты и похвалу они тоже не умеют; глубинная идея об «изначальной некачественности» приводит к тому, что созависимые в таких случаях вместо удовольствия и благодарности начинают переживать чувства вины и стыда. Одновременно та же идея об «изначальной некачественности» заставляет их отчаянно искать положительных отзывов о себе.
Выход из этого порочного круга – когда похвала и положительная оценка остро нужны, а принимать их некуда – все занято идеей о собственной плохости – находится в том, чтобы помогать, спасать, и всяко прочее «хорошо себя вести». Не веря в то, что он может быть принят и любим таким, как есть, без больших специальных усилий, созависимый пытается коммуницировать с миром из позиции собственной нужности – в диапазоне от «гордости семьи» и «незаменимого работника» до «дойной коровы» и «прислуги за всё».
Все эти усилия быть нужными и полезными – согласно правилам – должны вознаграждаться исключительно положительной обратной связью. Поэтому любое недовольство – высказанное даже не в его адрес, а просто в его присутствии – ввергает созависимого в мучительные размышления о том, «что я сделал(а) не так, в чем я здесь плох(а)?» и мучительные же поиски того «что мне делать, каким быть, для того, чтобы стать хорошим?».
То есть, логика получается такая: «я хорош(а) в том случае, если совершаю хорошие поступки, а хорошие поступки – это те поступки, которые считают (когда-то считали) хорошими значимые другие».
С определением же того, что хорошо именно для них, у созависимых обычно большой швах. Они, как правило, гораздо легче определяют то, что им не нравится и от чего им плохо, чем то, что доставляет им удовольствие или приносит радость.
Оно и понятно.
Дискомфорт в этом случае – привычная и изведанная территория.
Радость и удобство – терра инкогнита.
О том, что такое зависимость, наверняка, знают практически все.
Официальное определение зависимости характеризует ее как "определенную модель поведения, которая характеризуется непреодолимым, постоянно возрастающим влечением к определенному эмоциональному состоянию". Любая зависимость имеет свое развитие: знакомство - повторение - привыкание. На сайте Гештальт-центра Нины Рубштейн приводится следующий перечень зависимостей: алкогольная зависимость, табачная зависимость, наркотическая зависимость, игровая зависимость (азартные или компьютерные игры), пищевая зависимость (булимия, анорексия), информационная зависимость (телевизор, Интернет), эмоциональная зависимость (очень сильная любовь, безответная любовь; несамостоятельность, нужда в других; сильная потребность в интернет-общении или телефонном общении), трудовая зависимость (трудоголизм), шоппинг-зависимость, сексуальная зависимость (в том числе виртуальная) и другие, имеющие более уникальные проявления.
Общественное мнение давно и с удовольствием поддерживает идею о том, что в возникновении зависимостей виноваты "дурные примеры" и "плохие компании". Во многом это, действительно, так. С той лишь поправкой, что дурные примеры показывают будущим зависимым их собственные родители и самой первой-самой главной плохой компанией становятся они же.
Если вспоминать теорию развития Малер, то легко отследить тот момент, когда у человека начинает формироваться зависимое поведение. Это возраст между полутора и двумя с половиной годами (абсолютно очевидно, что в это время никакие "плохие компании" еще даже за углом не стоят), когда ребенок становится более активным, у него появляется больше возможностей, соответственно, он меньше нуждается в матери и начинает от нее все больше отделяться – уползать, убегать, исследовать пространство. С другой стороны, он чувствует свою зависимость от нее и потребность в ее поддержке. И очень важным тут является то, каким образом мать реагирует на его попытки отделиться на попытки что-то сделать самому, отказываясь от ее помощи, на попытки отстоять свои желания и потребности.
Здоровое поведение матери в этот период заключается в том, чтобы позволять ребенку самостоятельно справляться с тем, с чем он может справиться и помогать в том, что ему пока не по силам. Однако - будем объективны - для того, чтобы спокойно и внимательно относиться к попыткам полутора-двухлетнего шилопопого чуда исследовать мир, пробовать его на прочность, на вкус, на излом на скручивание (а также к последствиям этого бытового сопромата) нужна львиная доля внутренней устойчивости и философского взгляда на мир. Поэтому гораздо чаще приходится наблюдать в этих ситуациях поведение как раз нездоровое - либо подавление самостоятельности ребенка, направленное на то, чтобы подчинить его себе, сломать его волю; либо то, что красиво называется "контрфобическим отталкиванием" - "уйду, брошу, не буду помогать, я тебя такого не люблю".
Почему отталкивание контрфобическое - то есть, "наперекор страху"? Потому что эти попытки ребенка отделиться, делать по-своему, то, чего хочется и так как хочется (ему, а не маме) вызывают в матери сильный страх - "и что я буду делать с таким неуправляемым ребенком?!"
Ну, вы поняли, да? Потеря контроля, отсутствие кнопки, на которую можно нажать, чтобы стало по моему велению - по моему хотению - это очень страшно.
Что происходит с ребенком в этой ситуации? Он получает четкое и ясное сообщение о том, что его автономия и самостоятельность не нужны, наказуемы и опасны. И оказывается в очень сложной ситуации. С одной стороны, у него есть потребность в большей, чем прежде, свободе; с другой – он не в состоянии сам со всем справляться.
Наблюдаем классическую "вилку":
- свобода = покинутость, одиночество и беспомощность
- подчинение маме = возвращение в ситуацию зависимости, регресс обратно в симбиоз с матерью, обратно «в утробу»; метафорически это равносильно смерти.
Теоретически выбор в этой ситуации есть, да.
Но - очень теоретически.
Поскольку это выбор из двух вариантов, которые "оба хуже".
Либо "жизнь мамой", превращение себя в ее продолжение, в составную часть маминой личности. За счет отказа от личности собственной, естественно, этот Боливар двоих не вынесет.
Либо свобода и одиночество, когда "никто на помощь не придет и дров не раздобудет, никто не сварит ничего ни на каком огне". А в такой ситуации не каждый взрослый выживет. Не говоря уж о карапузе, который под стол пешком ходит.
Поэтому получается "выбор без выбора". Для того, чтобы выжить, ребенок вынужден возвратиться обратно, в положение даже не младенца, а плода, накрепко связанного с матерью пуповиной и питаемого ею же.
Он без нее - не может. Он без нее - погибнет. В ней - вся его жизнь.
Узнаете, да? Этот самый стон, который символом большой и чистой любви зовется?
Тот продукт, что получается на выходе из подобных педагогических экзерсисов называется аддикт обыкновенный.
Человек, накрепко запечатанный в роли недо-рожденного младенца.
В переживании себя как части кого-то (чего-то) другого, не способного самостоятельно справляться со сложностями своей жизни и организовывать ее так, как хочется и нравится.
В привычке к тому, что у нет права на собственные действия, решения и даже желания; к тому, что вся его жизнь является лишь приложением к кому-то или чему-то другому.
В этом месте возникает новая вилка выбора:
* путь зависимости - алкоголизм, наркомания, расстройства пищевого поведения, трудоголизм и прочее см. выше по списку
* путь созависимости, о котором, собственно, и будет основной разговор, ибо созависимых в нашем обществе дофига и больше и чаще всего они даже не подозревают о том, что являются созависимыми.
2.
Итак...
Зависимый – это тот самый человек-проблема, ходячее несчастье; индивид, который, вместо того, чтобы жизнь жить, всеми и всяческими способами об нее убивается.
Это папа-алкоголик. Который пьет горькую, потому что вокруг одни негодяи и жизнь не склалась. Ну, или просто пьет. Потому что.
Это бабушка-домашний тиран. Которая мгновенно начинает умирать, стоит кому-нибудь из чад и домочадцев сказать-сделать что-нибудь, что бабушке не нравится.
Это мама-жертва неблагодарного семейства. Которая варит-стирает, пашет с утра до ночи, а ей в ответ на это всю жизнь испортили.
И так далее, и тому подобное.
Все эти люди зависят от чего-нибудь, не шибко с нормальной жизнью совместимого.
Папаша - от водки.
Бабушка - от своего стремления быть пупом семейного мира.
Мама - от идеи о том, что за суп и тряпки можно купить любовь.
Созависимый – тот, чьей основной жизненной функцией является кормить эту проблему. Как правило – собой. Это человек, жизнь и поведение которого полностью находятся в зависимости от другого человека.
Официально созависимость трактуется как «приобретенное и усвоенное дисфункциональное поведение, которое может быть связано с воспитанием в дисфункциональной семье и в дисфункциональном обществе, возникающее вследствие незавершенности решения задач развития в раннем детстве».
Так созависимая семья изо всех сил «тянет» алкоголика, наркомана, игромана… Скандаля, убеждая, таская по врачам, лопатами вкидывая в эту бездонную бочку зависимости время, силы, нервы, деньги…
Под лозунгом «он(а) без нас пропадет!!!». Сопьется; сторчится; вымрет от сердечного приступа, переходящего в разлитие желчи; лишится смысла жизни…
И неважно, что собственная жизнь сузилась уже до размеров даже не тюремной камеры, а стандартной могилки.
Неважно, что каждое утро из зеркала на тебя смотри лицо с выражением «в гроб краше кладут».
Неважно, что после очередной оплаты очередного «зигзага» пропившегося-проигравшегося родственничка в кошельке вновь сиротливо болтаются три рубля.
Неважно, что на работу каждый день - как на каторгу, главное, мама довольна «правильной» ребенкиной профессией.
Неважно, что стотыщпятнадцатые отношения разлетелись в мелкие дребезги из-за того, что бабушке уверена – «он(а) тебе не пара!».
Все это, как вы понимаете, ерунда.
По сравнению с возможностью купить вкусным и питательным для проблемы поведением кусочек паузы и передышки.
По сравнению с идеей о том, что «здесь все от мине зависить» - как будет жить другой человек, будет ли он жить вообще…
Ну, вы помните, да?
На это дело запросто можно потратить всю жизнь и считать себя благородным героем-спасателем, который живота не жалеет ради счастья ближнего своего. А что счастья так и не случается - так то судьба-злодейка виновата. Карма, порча, дурная наследственность осчастливливаемого – выбор вариантов ограничен лишь уровнем знакомства спасателя с набором разных красивых и пушистых словес.
Второй вариант поведения созависимой семьи в такой ситуации – «на самом деле у нас все хорошо!». То есть, вариант, при котором наличие проблемы зависимости (и самое зависимого) отрицается всеми возможными способами: «ничего страшного», «а когда он трезвый – он хороший», «он(а) же не специально это делает, просто нервы», «мне же добра желают», «да у всех так»… В общем - «а кто не пьет, назови?!».
На эти шаманские танцы с бубном вокруг идеи о том, что если правильно делать вид, что чего-то нет, то оно послушается и как-нибудь само собой исчезнет, также можно потратить и лучшие годы своей жизни, и худшие, и все остальные.
У этих двух вариантов созависимого поведения один общий драйв, имя которому – контроль над поведением другого. Того, который зависимый. Помните, да?
На самом-то деле, контроля тут никакого нет и в помине.
Если «спасаемый» упорно не спасается – и ему в этом вполне хорошо, а вот «спасающему» ох как несладко и чем дальше, тем кислее – то кто в этой ситуации кого контролирует?
«Спасающий» будет искренне уверен, что контролером и ответственным за все тут – именно он. Он ведь… старается.
Если наличие зависимости упорно отрицаешь, а она, зараза, все есть и есть, и чем дальше – тем больше ресурса, необходимого на отрицание, ест – то, опять же, кто кого?
Однако признать такое положение вещей – что не контролером я тут нифига, а, максимум – «зайчишкой», которого в любой секунд притянут к ответу и штрафу – задачка не из легких.
Именно поэтому обращения созависимых за психологической помощью в 99 случаях из 100 начинаются с вопроса «как помочь тому, другому? нет, со мною все в порядке, это у него проблема».
3.
Уже, я думаю, понятно, что зависимый и созависимый – это та самая идеальная пара, которой не жить друг без друга.
Зависимый родитель на мытьем, так катаньем вытолкает ребенка в созависимую роль. Сделав из него питательный субстрат для своей проблемы, обслуживающий персонал и емкость для сливания негатива.
Это очень удобно – питательный субстрат из собственного ребенка.
Супруг(а) – все-таки, человек взрослый, стопроцентно не предсказуемый – сегодня кормит, а завтра, глядишь, взбрыкнет и скажет: «баста, карапузики, кончилися танцы».
А ребенок – куда он денется? Особливо если правильно приготовить.
Процесс готовки начинается с самого раннего возраста.
Вариации рецептов – от «сам(а) виновата, что отец тебя побил - не так сидишь, не так свистишь, на одной ножке плохо вертишься» и «посмотри, до чего ты мать довел(а)!» до «нам за тебя стыдно!» и «ты позоришь семью!». Общий пафос – в трансляции ребенку убеждения «именно ты регулируешь и контролируешь нашу жизнь, наше благополучие, наши чувства и поступки».
А че, нормальный ход – крайний отыскан и назначен, можно с легкой душой курить бамбук.
Под влиянием таких посланий у ребенка формируются два железобетонных убеждения, на которых в дальнейшем выстраивается вся картина мира:
- я могу регулировать-контролировать жизнь, благополучие, чувства и поступки других
- я обязан(а) регулировать-контролировать жизнь, благополучие, чувства и поступки других
Казалось бы – ну, красота, всемогущество практически в кармане, Манечка Величкина – в принципе, очень приятная дама, недаром Наполеоны уже который век все не переводятся.
НО!
В эту красивую и всемогущую картину мира неизбежно и регулярно, с громом и треском, врезается реальность – не получается оно, все уконтролировать-то! Нет спасения от периодических обломов.
Не так глянул, не то ляпнул – невозможно же 24 часа в сутки на боевом посту - в репу от бухого родителя огреб: «ты как с отцом разговариваешь?!»
Двойку случайную схватил – снова огреб: «учим тебя, стараемся, толку никакого, ты нас в могилу загонишь!».
Парень до дома проводил – готово дело: «шлюха, позор семьи, тебе об учебе думать надо, а ты вот-вот в подоле принесешь!».
Захотел с тарзанки прыгнуть – понеслось: «ты о нас подумал? ты убьешься-разобьешься, а нам потом всю жизнь с тобой-инвалидом маяться!».
Так постепенно, раз за разом, пространство собственной жизни сужается и ужимается. Туда нельзя. Сюда нельзя. Никуда нельзя.
Того нельзя. Этого нельзя. Ничего нельзя.
Можно лишь функционировать в четко и прочно заданных рамках обслуживателя спокойствия и гаранта стабильности.
Уже и рамки такие, что ни шагнуть, ни дыхнуть, а стопроцентного спокойствия со стопудовой стабильностью все нет и нет.
Почему ж так?
Д а ясно почему – плохо стараюсь.
Надо еще постараться. Еще ужаться. Еще поднатужиться. И еще. И еще.
Опять не вышло… дааа… плохой я какой-то, некачественный… сам во всем виноват…
Отчего в этой ситуации так легко уверовать в собственную некачественность?
Да потому что окружение в поддержку этой идеи вкладывается изо всей дурацкой мочи.
Принес пятерку – мама счастлива. Принес двойку – у мамы давление, расстройство пищеварения, инсульт, инфаркт и полный абзац.
Сидишь над уроками – мир и благолепие, вздумала с друзьями погулять – кошмар, скандал и тарарам.
Ведешь себя тише воды, ниже травы – оставят в покое, дерзнешь «посметь свое суждение иметь» - ниспровергатель всего святого, убийца родителей.
Причем, окружение не лицемерит.
Все эти половецкие пляски исполняются абсолютно искренне и от души.
Потому что зависимый родитель твердо уверен в том, что его чувства и поведения «делает» кто-то или что-то внешнее. Потому и трансляция этих идей ребенку выходит такой убедительной – заразить можно лишь тем, чем болеешь сам.
Резюмируя вышенаписанное, можно сказать, что самоидентификация созависимого выглядит примерно так: «я, конечно, бог… вот только какой-то хреновый».
4.
Я думаю, многим уже понятно, что основными драйвами созависимой личности являются патологическая вина и патологический стыд.
Тут, видимо, нужно небольшое (или большое) отступление для того, чтобы обозначить разницу между нормальными чувствами вины и стыда и их патологическими проявлениями.
В норме вина – это одно из так называемых социальных чувств.
То есть, чувств, которые возникают только в присутствии другого человека (других людей). В норме виноватым можно быть только перед кем-то конкретным за что-то конкретное. За то я своими действиями, вольно или невольно, причинил ущерб другому человеку.
То есть, вина – это переживание, основанное на понимании «я сделал что-то, от чего другому плохо».
Я разбила твою любимую чашку – я виновата перед тобой.
Ты наступил мне на ногу, мне больно – ты передо мной виноват.
В ситуации нормальной вины всегда присутствуют три составляющие:
– тот, кто причинил ущерб;
- тот, кому причинен ущерб;
- сам факт ущерба.
Вот я, вот ты, вот осколки чашки – все по-честному.
Вот ты, вот я, вот пострадавшая нога – опять же, все по-честному.
Что еще присутствует в ситуации нормальной вины – это возможность каким-то образом возместить причиненный ущерб.
Я могу подарить тебе новую чашку взамен разбитой.
Или чайный сервиз на 12 персон.
Или бутылку коньяку.
Или оплатить стоимость утраченной посуды.
Или тебе хватит того, что я просто попрошу прощения.
То есть, снова: есть ты, есть я и есть моя возможность из-виниться – то есть, выйти из состояния вины перед тобой, освободиться от нее.
Аналогичная ситуация с нормальным стыдом – тоже социальным чувством.
В норме стыдно перед кем-то конкретным за что-то конкретное. За совершение действия, которое внутри той «стаи», где я живу, считается недопустимым, заслуживающим осуждения. За которое, как минимум, обругают и станут презирать. А могут и из «стаи» выпереть.
Стыдно ходить по улице голым. В набедренной повязке – тоже как-то некомильфо. Потому что в нашей культуре принято одеваться.
Стыдно смеяться и плясать на похоронах. Потому как в нашем культурном стандарте смерть – это очень печальное событие.
Современная психоаналитическая теория придерживается мнения о том, что способность к переживанию двух этих чувств - стыд и вину – начинает формироваться в процессе психологического отделения ребенка от матери. Когда ребенок начинает ощущать себя уже не частью матери, единым с нею целым, а отдельным человеком. Которого видят и могут как-то оценить – одобрить или осмеять, похвалить или поругать, уделять внимание или игнорировать.
Если первые проявления самостоятельности ребенка и его первые крохотные успехи на этом пути получают одобрение взрослых и значимых окружающих, то переживание собственной самостоятельности, отдельности, автономности оказывается для ребенка связанным с приятными и радостными чувствами: «это здорово!», «у меня получается!», «я могу сам!». Эти переживания впоследствии становятся основой для перерождения младенческой зависимости в здоровую привязанность, позволяющую быть рядом с человеком, не вцепляясь в него, как клещ, и не делая своим основным занятием в отношениях высасывание чужого ресурса.
Это – повторюсь – в норме.
Но как раз ситуация такой нормы оказывается абсолютно нереальной для зависимого родителя. Он не может радостно приветствовать проявления автономности и независимости ребенка, потому что эти проявления для него являются сигналом о том, что питательный субстрат в любую минуту может сделать ноги. Что, ясное дело, недопустимо. В силу чего происходит то, что уже было описано выше: любые попытки ребенка автономизироваться, любые его «я сам!», «уйди!», «не мешай» - словесные и телесные – пресекаются максимально жестко.
В итоге для ребенка переживание собственной отдельности от родителя оказывается событием не радостным, а, напротив, травмирующим. Если он пытается противостоять маме – то он «плохой», "неправильный", "неподходящий", он такой - не нужен…
Это переживание запускает механизм патологического стыда - боязни отделяться, что-то делать для себя, как-то себя демонстрировать - чтобы не переживать этот стыд. Ребенок – а впоследствии и взрослый - боится даже естественного самоутверждения, считая его опасной агрессией.
К патологическому стыду обычно добавляется и патологическая вина. Не за что-то конкретное, а вообще – за все. За сам факт своего существования. Как рассказывала одна из моих клиенток: «Когда я слышу в телефонной трубке мамин голос, я уже начинаю чувствовать себя виноватой. Неизвестно, почему. Неважно, за что. Что-нибудь всегда найдется».
Два этих переживания – патологической вины и патологического стыда – цементируют связку «зависимый-созависимый» намертво.
Если я – плохой – то мне невозможно хотеть чего-то для себя. Плохому ништяки не положены. Если я рискну высунуться и что-то про свои хотелки сообщить – то все сразу это увидят. И отпинают. Потому что я же – плохой. А, значит, все, на что я могу рассчитывать – это оскорбление и осмеяние. И виноват уже в том, что смею чего-то там хотеть. Для себя. А не для других. И кто я после этого? Эгоист бессовестный, жалкая, ничтожная личность.
И меня – такого!!! – увидят? Да ни за что! Дешевле сидеть тихо и не высовываться. Тогда, может быть, мою плохость и не заметят. Особенно если я буду тщательно маскироваться под правильного и хорошего.
Говорить «правильные» слова.
Совершать «правильные» поступки.
Стараться думать «правильные» мысли, а «неправильные» загонять куда-нибудь подальше.
Хотеть «правильных» вещей. А «неправильных» - не хотеть.
Резюмируя вышеизложенное, еще раз перечислю ключевые различия между нормальными и патологическими переживаниями стыда и вины:
Нормальная вина – «я виноват перед тобою вот за это».
Патологическая вина – «я виноват вообще за все, что было, есть и будет».
Нормальный стыд – «я сделал что-то плохое»
Патологический стыд – «я – плохой».
Нормальные стыд и вина существуют для регулирования отношений между людьми.
Патологические стыд и вина – способы загоняния человека под плинтус.
5.
Хорошо, – скажете вы – про вину и стыд все понятно, но при чем тут зависимый, какова его роль и чем он так сильно важен-нужен, почему созависимому нужно вцепляться в такого персонажа, когда у него у самого жизнь – отнюдь не сахар и не мед?
Тут все достаточно просто.
Дело в том, что зависимый – он обычной какой-то уж прямо совсем «плохой». Откровенно плохой. Явно и неприкрыто. Пропивающий-проигрывающий, изменяющий-бьющий, авторитарный тиран или отвратительный ипохондрик, изводящий своим бесконечным нытьем все, что движется. Давящий, требующий, вымогающий, отнимающий. Силы, время, деньги, нервы.
Если крепенько прилепиться к подобному экземпляру в роли спасающего-помогающего, то на его фоне можно выглядеть очень даже ничего. Вполне так себе хорошо выглядеть. Красиво, благородно и самоотверженно. И не маяться постоянно внутренним переживанием собственной плохости, ведь тот, который рядом – еще хуже.
Можно хапнуть вторичных бонусов, ругая зависимого за его нездоровые пристрастия, и жалуясь в обществе подобных себе на тяготы жизни с этим человеком. Получая при этом подтверждение – да, он плохой, а ты герой. Или не жалуясь, нося в общественных местах маску «на-самом-деле-все-хорошо» (это когда стыда настолько много, что признание самого факта наличия «плохого»-зависимого родственника или партнера кажется невыносимо унизительным) , но в глубине души точно зная, кто есть ху и за кем тут моральное превосходство.
То есть, заивисмый нужен созависимому точно так же, как созависимый – зависимому. В этой паре существует абсолютно четкое и стабильное распределение ролей:
зависимый – «плохой», созависимый – «хороший»
зависимый – разрушает, созависимый – спасает
завсисимый – потребляет, созавивисимый – питает.
Этот сценарий разыгрывается годы и годы, до тех пор, пока не прервется по естественным причинам. К примеру, надорвавшегося созависимого увезут прямиком со сцены в палату интенсивной терапии.
Если созависимый вдруг лишится своего зависимого и возможности самозабвенно того спасать, ему придется столкнуться с тем, на избегании чего строится все его функционирование:
а) одиночеством и чувством собственной ненужности; непониманием того, на что, кроме спасательства, можно тратить свою жизнь; ведь спасательствовать - это единственное, что он умеет делать в совершенстве;
б) переживанием того, что и сам он, в общем, тогосеньки… не ангел белокрылый.
А раз не ангел – значит, сволочь. Жалкая, ничтожная личность.
Вот именно так, по крайностям: или – или.
Того, что находится между этими крайностями, в подобном варианте не существует.
Очень часто такие черты созависимости можно наблюдать у психологов с академическим образованием, не проходящих обязательную личную терапию и супервизию. Такие психологи склонны видеть своей задачей «решить проблему клиента» - и зарабатывать на этом то, что называется профессиональным выгоранием.
Именно поэтому в институтах, готовящих пси-специалистов для работы с людьми (а не с теориями, исследованиями, тестами и диагностическими методиками) студентов в первую голову начинают отучать от этого стремления «решить» и «вылечить». Потому что если я пытаюсь решить твою проблему – то становится совершенно непонятным, где ты, где я и у кого из нас проблема. По всей видимости, у меня, если именно я ее решить пытаюсь. И тогда эффективности от меня как от специалиста – ноль целых хрен десятых. Потому как я тут и не специалист вовсе получаюсь, а так, компаньон по барахтанию в этой, общей на двоих и непонятно чьей именно, проблеме.
Ладно, это – околопрофессиональная лирика, вернемся к сабжу.
Итак, зависимый созависимому нужен. Наличие зависимого, сопровождаемое хроническими спасработами – это страховка от переживания одиночества, собственной ненужности и собственной плохости. То есть, от переживаний того маленького ребенка, который был отвергаем большими и значимыми людьми – родителями. И от связанного с этим отвержением ужаса – ведь без этих больших и значимых ребенку попросту не выжить, он еще не умеет о себе заботиться и себя обеспечивать.
Жизненная ситуация поменялась давно, отвергаемый ребенок вырос, может быть, даже уже и сам стал родителем… а переживания и страхи в этом месте выстреливают все те же, из самого раннего детства.
Спасение от этих невыносимых переживаний находится в том, чтобы крепко держаться за своего зависимого и… поддерживать его в том, чтобы он оставался зависимым.
6.
Я уже неоднократно говорила, что не люблю всяческие рассуждения про «взятие на себя ответственности». Нелюбовь эта обоснованная.
Дело в том, что в большинстве случаев к каждой подобной фразе - «про ответственность» - оказывается необходимым приложить еще и разъяснение на трех листах. О том, что же, собственно, представляет из себя ответственность. о том, связана ли она как-то с темой «преступления и наказания». О том, чем она отличается от равнодушно-разрушительного «сам(а) во всем виноват(а), а потому сиди и не рыпайся». О том, чем схожа с быдловато-мудрым «за базар ответишь». Ну и еще много о чем.
Возможно – и даже скорее всего – дело тут в том, что границы значения слова «ответственность» до сих пор обозначены в русском языке довольно нечетко, а трактовки его все чаще перекашиваются в сторону именно виноватости и наказания. Вот, по словарю Ушакова, ответственность есть «положение, при к-ром лицо, выполняющее какую-н. работу, обязано дать полный отчет в своих действиях и принять на себя вину за все могущие возникнуть последствия в исходе порученного дела, в выполнении каких-н. обязанностей, обязательств». Как это относится к выполнению работы – понятно, а вот каким местом сие к себе, любимому, приложить во внерабочем контексте – тут полная неясность.
Встречается еще, к примеру, такая трактовка понятия «ответственность» - "соответствие поведения личности социально-нормативным требованиям, ее долгу и обязанностям, подчиненность социальному контролю". Красиво, как белый стих, однако, опять же малопонятно – если, допустим, у человека сложности в личной жизни, дети от рук отбились, в семье скандалы или на работе проблемы – то кому он в данной ситуации сколько чего должен и какой социальный контроль заведует тем, чтобы ему, опосля отдачи долгов, таки стало счастье?
Все определения, выданные добрым дядюшкой Яндексом по соответствующему запросу, я здесь перечислять не буду, потому как все они, так или иначе, получаются весьма обтекаемыми, требующими дополнений и пояснений.
Пожалуй, идеальным на данный момент разъяснением является то, которое дает Ялом в «Экзистенциальной психотерапии». Он пишет, что для человека «принять ответственность» означает – «связать себя с каким-то действием».
То есть ответственность есть факт признания того, что «это делаю Я». Все просто, как грабли.
Казалось бы – просто… НО...
Современное развитие печатного дела, помноженное на всеобщую интернетизацию, усугубленное проживанием в пусть уже не самой, но еще вполне читающей стране, за крайние пару десятилетий прибавило к исконно-посконным способам не-признания – «так сложились обстоятельства», «судьба, рок, фатум», «это сильнее меня» и так далее – богатый арсенал рассуждений о «психологических играх», «манипуляциях», «семейных сценариях», «негативном программировании» и прочем подобном.
Понятно, что «у меня семейный сценарий Неудачника» звучит гораздо красивее и вызывает сочувствие гораздо сильнее, чем признание «я сижу на попе ровно и отказываюсь даже задуматься над тем, чего хочу и как этого достичь».
В варианте с «семейным сценарием» все ясно – виноваты родители. И родители родителей. И родители родителей родителей. Сценарий изваяли некачественный. Можно их поругать, над своей неудачной судьбой всплакнуть – и продолжать сидеть на попе ровно. Это ж – сценарий. Против него ж – не попрешь.
Очевидно, что фраза «он(а) мною манипулирует» выглядит гораздо пафоснее, если стыдливо замолчать ее логическое продолжение – «а я послушно подчиняюсь». В этой мизансцене уже тоже все роли изначально расписаны: «манипулятор» - плохой и злобный, «жертва манипуляции» - хорошая и несчастная. Аудиторию, готовую поругать «манипулятора» и посочувствовать «жертве» найти несложно – достаточно заглянуть в любое около-психологическое сообщество чтобы убедиться в распространенности данного действа – и можно дальше жить-поживать, ничего не менять и не озадачиваться вопросом «а чего это я ведусь-то раз за разом? и раз за разом оказываюсь в итоге там, где мне плохо? мож, в консерватории пора чего-то менять?».
Ты пытаешься сейчас отрицать наличие семейных сценариев, манипуляций, психологических игр и прочего? Ты хочешь сказать, что дядьки и тетьки, писавшие всякие психологические книжки, врали? – наверняка поинтересуется кто-то в этом месте. Не пытаюсь. Всего этого добра – есть. Дядьки с тетьками писали чистую правду. Вопрос лишь в том, для чего и для кого они это писали.
И ответ тут предельно прост – изначально, пока все это добро не ринулось в массы, тиражируясь, опрощаясь под стиль «для чайников» и всяко причудливо искажаясь в этом процессе – психологические, психотератевтические и психоаналитические дядьки с тетькми писали как профессионалы для профессионалов. Изучая, систематизируя, делая выводы – «вот такое воспитание-отношение чаще всего приводит к такой деформации личности; а вот такое – вот к такой». И писались они с абсолютно четкой целью – для того, чтобы терапевт, наблюдая поведение клиента, мог выстроить гипотезу – гипотезу, друзья мои, только гипотезу! нуждающуюся в неоднократной проверке! – на предмет того, «в какой среде тебя сформировало?». И стать для клиента «средой другого типа», такой, в которой смогут получить развитие те части и особенности его личности, которые не смогли развиться в силу неблагоприятности для них прежней среды. Или же – осознавая границы своей компетентности – признать, что в данном случае он подходящей средой стать не сможет – не знает, не умеет, не справляется - и перенаправить клиента к другому специалисту. Который сможет.
Именно поэтому наиболее вменяемые непрофессионалы, почитавшие психологических книжек, частенько задают вопросы типа: «вот я понял(а), что у меня такой-то семейный сценарий… вот я осознала(а), что копирую поведение такого-то родственника… и что мне теперь с этим делать?»
Я в таких случаях шаблонно отвечаю, что теперь «с этим» стоит идти к психотерапевту. И готовиться к довольно продолжительной работе с ним. Потому что в однова, без помощи профессионала, «выходить из сценария» просто некуда. Человек же не просто так продолжает «играть роль» и «копировать поведение». Он делает это потому что чего-то другого он делать просто не умеет. У него есть определенный способ поведения в определенных ситуациях. Определенный навык реагирования на какие-то вещи, происходящие с ним и вокруг него. Эти способы и навыки выучиваются с раннего детства и теперь уже разворачиваются во всей красе каждый раз в ответ на происходящее, автоматически, минуя процесс осознавания того, что я сейчас делаю, как и зачем. И все попытки «что-то с этим сделать» самостоятельно чаще всего заканчиваются в тупике имени товарища Черномырдина: «хотели как лучше, а получилось – как всегда».
Ну и в завершение данного нелирического отступления я вам совсем грустную вещь скажу. Поскольку ответственность – это то, что мы делаем, то ее, как сие ни прискорбно, нельзя ни «взять», ни «снять», ни «отдать». Просто не получится.
Никакие разговоры про «сценарии», «манипуляции», «копирование» и «программирование» не способны ее отменить. Вот в том месте, где вы продолжаете исполнять «сценарий», поддаваться на «манипуляции», отрабатывать «программу», от этого всего страдать, но продолжать жрать кактус – вот в этом месте и находится та самая ваша ответственность.
7.
Созависимость и коммуникация
Знаете, какой вопрос является самым частым из тех, что приходится слышать различным специалистам от «психо»? Кто ответил: «что делать?». Молодцы, возьмите с полки пирожок.
Самый, так сказать, стандартный формат обращения к психологу или психотерапевту выглядит таким образом: «у меня то-то и то-то, что делать?». Я сознательно не употребила ни тут термина «запрос», ни слова «вопрос», потому что запросом подобное обращение не является, да и вопросом, по большому счету – тоже. Это – приглашение к игре в Большого, Умного Психолога и Маленького, Послушного Клиента. В которой второй стопудово выиграет, изящно перевернув эти роли и оставив первого в дураках. Просто в силу того, что это – его игра, правила которой он изучал всю жизнь, знает их досконально… но не признается в этом даже себе. Не говоря уж о ком-то другом.
Если переводить такое приглашение к игре с – как назвала подобный стиль одна моя клиентка - «синичкиного языка», в нем можно навскидку разглядеть несколько слоев:
- ты должен увидеть эту ситуацию моими глазами;
- ты должен понять, что именно в этой ситуации является для меня проблемой;
- ты должен узнать, каким я вижу решение этой проблемы;
- ты должен предложить мне стратегию и тактику достижения этой цели (а еще лучше – сделать это за меня, раз уж ты так чудесно способен быть мною).
Чтобы вступить в эту игру, нужно быть либо камикадзе, либо собратом по зависимости. Свято уверенным в том, что проблемы приходят откуда-то извне и решить их тоже можно какими-то внешними способами. Дальше уже все идет четко по партитуре – второй предлагает свои варианты решения проблемы, первый объясняет, почему эти варианты для него не являются подходящими.
Изнутри игра выглядит очень мило для обеих сторон – первый старается решить проблему, второй старается ему в этом помочь… Ну, знакомая схема, да?
Бонус для обеих сторон тут в том, что оба участника игры продолжают оставаться «хорошими». Они ведь – стараются. Они честно соблюдают правила. Отсутствие изменений к лучшему и накапливающаяся вследствие этого неудовлетворенность – старания-то, получаются, уходят в никуда – может довольно долго игнорироваться обеими сторонами. Потому как они к такому состоянию привычные. А когда у одного из участников игрища фрустрация, наконец, зашкалит до состояния полного тупика и безнадеги, то виноват в этом – привычно же – окажется тот, другой. Который плохо постарался. А счастье было так возможно…
Игра в старания хороша тем, что игрок, так сказать, с полным правом, остается глух, как токующий тетерев. Он не слышит ни себя, ни другого. Потому как очень занят тем, чтобы – выглядеть. Исполнять определенную роль, ни в коем случае не выходя за ее рамки. При этом искренне надеясь, что, совершая раз за разом один и тот же набора действий, в какой-нибудь из разов они каким-то чудом получат иной результат. Тот, который им кажется положительным и желанным. Как-то он сам из воздуха соткется, этот самый результат.
- Мой сын совсем меня не уважает! Ему двадцать лет, он не учится, нигде дольше двух месяцев не работает, денег в дом не приносит, приходит, ест то, что я покупаю, бросает свои грязные вещи, я их собираю и стираю! Я что, обязана это делать?!
- Не обязана, конечно. Видимо, ты хочешь это делать.
- Я не хочу!
- Ну так не делай.
- Как я могу этого не делать? Замок на холодильник повесить?
- Нууу… вариант.
- Нет, я так не могу.
- А что можешь? Что ты можешь сделать для того, чтобы изменить ситуацию?
- Ничего не могу. Это он должен менять! Он уже взрослый, вот пусть и ведет себя как взрослый. Пусть сам себя кормит и обстирывает.
- Да зачем ему? Ты ведь это прекрасно делаешь за него.
- Но мне же тяжело! И я же не обязана!
- А ты ему говорила, что тебе тяжело? И что ты не обязана?
- Не буду я ничего ему говорить. У меня не такой характер, чтобы жаловаться. Он же должен понимать!
Вот должен – и все тут, хоть ты разбейся. Это такие правила игры – в которых ближний – должен. По умолчанию. Понять, чего хочется, угадать, чего надо, и выдать желаемое в нужное время, в нужном месте и нужном объеме.
И озвучить то, чего от ближнего хочется-ожидается – ни в коем случае нельзя. Не по правилам. Если озвучить – так весь кайф от игры в Молчаливую Великомученицу мгновенно сойдет на нет. И, естественно, для такой игры нужен комплиментарный партнер – тот, который будет исполнять роль Равнодушного Мучителя.
Пока идет игра, какими-то другими аспектами своих личностей эти двое практически не встречаются. И зачастую даже не подозревают о том, что эти самые аспекты у них есть.
Итак, отношения зависимости-созависимости представляют собой игру по четким и негласным правилам. Правил обычно несколько. Первое и главное, от которого ответвляются все остальные – «ни в коем случае не заниматься организацией и обустройством собственной жизни». Вот этого – прилагать усилия к тому, чтобы мне жилось хорошо, красиво, удобно, успешно – категорически нельзя. Это – запретная зона, территория, куда ходу нет, обнесенная колючей проволокой, с вышками и часовыми, стреляющими без предупреждения. Часовых зовут «эгоизм», «сволочизм», «черствость», «бездушие», «черная неблагодарность», «ты-меня-в-могилу-сведешь!», «да-кому-ты-такой-будешь-нужен!», «это-все-ерунда-лучше-делом-займись!» и всяко прочее некрасиво и сильно эмоционально заряжено. Заряжено, как правило, крепко и добротно; и заряды эти лупят на поражение при любой попытке шевельнуться в сторону хорошо-красиво-удобно-успешно. Сперва – снаружи, из семейного окружения, а потом – уже изнутри. Поскольку в голове у человека формируется жесткая связка - за каждым шевелением в этом направлении следует вот такое. Дальше он уже сам благополучно будет подбирать себе в окружение именно тех, кто на каждое подобное шевеление будет выдавать вот такое в строгом соответствии с правилами. А ежели случится так, что подходящего окружения рядом не окажется, индивид столь же благополучно сумеет проиграть всю эту мизансцену в собственном мозгу: «если я – так, то дальше будет – вот так, и от этого вот так станет мне сильно неуютно … ой, да ну его нафиг!». Причем, чем дальше – тем стремительнее будет прокручиваться в уме этот сценарий; все сложнее становится отследить, что же там за такая игра-пьеса, кто чем угрожает и что запрещает; почему он делает то, что ему не в кайф, а чего-то, что наоборот - не делает… На выходе обычно получается ситуация, которая на трезвый взгляд со стороны выглядит как «сам себе злобный баклан» - имея, вроде бы, все возможности для того, чтобы жить нормально, ну никак человек нормально не живет; три тыщи каждый раз способов находит для того, чтобы собственную жизнь испоганить, из любой ситуации, из любых отношений исхитрится себе казнь египетскую устроить, а потом – маяться и страдать.
Со стороны, как правило, не видно главного – что именно таковы правила игры. Что начать делать как-то по-другому – означает выйти за границы той роли, под которую был точен с малолетства. А выйти за эти границы – невозможно, потому что данная роль представляется единственно возможным способом существования и отношений с миром. Отсюда и получается – «я понимаю, что мною манипулируют, что меня шантажируют, что со мной еще всяко плохо поступают… но ничего сделать не могу».
Это самое «ничего сделать не могу» обычно вырастает из двух других правил игры зависимых-созависимых: «ты изначально некачествен» и «я знаю, как тебя улучшить». В переводе на простой русский это называется «ты существуешь лишь там и тогда, где и когда я позволяю тебе существовать».
Именно отсюда вытекает такая особенность созависимых, как сильная направленность вовне; их обостренное реагирование на то, как о них отзываются и как к ним относятся другие. При этом они парадоксальным образом очень плохо представляют, как другие люди должны к ним относиться, чтобы им было в этих отношениях хорошо.
Созависимые обычно легко и регулярно критикуют себя, при этом крайне плохо могут принимать критику, исходящую от других людей. Впрочем, принимать комплименты и похвалу они тоже не умеют; глубинная идея об «изначальной некачественности» приводит к тому, что созависимые в таких случаях вместо удовольствия и благодарности начинают переживать чувства вины и стыда. Одновременно та же идея об «изначальной некачественности» заставляет их отчаянно искать положительных отзывов о себе.
Выход из этого порочного круга – когда похвала и положительная оценка остро нужны, а принимать их некуда – все занято идеей о собственной плохости – находится в том, чтобы помогать, спасать, и всяко прочее «хорошо себя вести». Не веря в то, что он может быть принят и любим таким, как есть, без больших специальных усилий, созависимый пытается коммуницировать с миром из позиции собственной нужности – в диапазоне от «гордости семьи» и «незаменимого работника» до «дойной коровы» и «прислуги за всё».
Все эти усилия быть нужными и полезными – согласно правилам – должны вознаграждаться исключительно положительной обратной связью. Поэтому любое недовольство – высказанное даже не в его адрес, а просто в его присутствии – ввергает созависимого в мучительные размышления о том, «что я сделал(а) не так, в чем я здесь плох(а)?» и мучительные же поиски того «что мне делать, каким быть, для того, чтобы стать хорошим?».
То есть, логика получается такая: «я хорош(а) в том случае, если совершаю хорошие поступки, а хорошие поступки – это те поступки, которые считают (когда-то считали) хорошими значимые другие».
С определением же того, что хорошо именно для них, у созависимых обычно большой швах. Они, как правило, гораздо легче определяют то, что им не нравится и от чего им плохо, чем то, что доставляет им удовольствие или приносит радость.
Оно и понятно.
Дискомфорт в этом случае – привычная и изведанная территория.
Радость и удобство – терра инкогнита.
@темы: Интерестно